«««« назад

СЕКЦИЯ 11
СТЕНДОВЫЕ ДОКЛАДЫ (ЗАОЧНОЕ УЧАСТИЕ)

SECTION 11
POSTER PRESENTATIONS

Лингвокультурологические особенности английской и узбекской культур
Ф.С. Азизова
Узбекский государственный университет мировых языков (Ташкент, Узбекистан)

Linguocultural Features of English and Uzbek Cultures
F.S. Azizova
Uzbek State University of World Languages (Tashkent, Uzbekistan)

Summary. The article covers the problem about linguacultural features of English and Uzbek cultures.

Язык каждого этноса представляет собой живой организм, неразрывно связанный с его историей, культурой и социальной жизнью. Интерес к языку неизбежно ведет и к интересу народа, на нем говорящем. Ведь для того, чтобы научиться общаться с другим народом и, главное, получить удовольствие от подобного общения, необходимо понять особенности его характера. Язык, по существу, является летописью жизни и многогранной деятельности людей в определенных исторических условиях. Именно знание этих двух условий и специфических особенностей культуры народа помогает по-настоящему понять и изучить не только язык, но и его культуру. Без культуры не может обходиться ни одна общество. Культура представляют собой разделяемые многими людьми убеждения относительно целей, к которым следует стремиться. Культурные ценности разных культур отличаются друг от друга. Люди всегда стремятся добиться всего в этой жизни. Сколько в мире людей столько и культурных ценностей. У людей могут быть разные культурные ценности. Для некоторых людей ценности могут быть деньги, для других политическая или личная карьера, для третьих  моральная безупречность. Если говорить о культурных ценностях английской культуры можно отметит что: Англичане – представители одной из самых старых наций мира, жители островного государства Великобритания, которое долгое время владело множеством завоеванных по всему миру колоний. А культурные ценности узбекского народа складывались веками, они весьма самобытны, ярки, многообразны. Ценности узбеков складывались в результате сложного процесса слиянии культурных традиций всех народностей. На особое место в характере англичан следует поставить глубочайшее уважение к традициям. В жизни англичан традиции играют особую роль. Они имеют привычку решать любые дела только «согласно обычаю». Как у каждой нации, у англичан есть много традиций. Среди них – спортивное воспитание, ставшее традицией в семье, школе, университете, на фабрике, заводе. Традиционны пристрастия англичан к простой, удобной повседневной одежде; они считают даже неприличным выделяться своим костюмом. Традиционное пристрастие узбеков к одежде отличаются от англичан. Как говорилось выше, англичане любят удобные костюмы и не любят особо выделятся своими костюмами. А у узбеков совсем по-другому. По традиции узбекские одежды в каждом регионе свои собственные. Например, в столице Ташкенте предпочитают удобные и мягкие, хлопковые одежды. В некоторых регионах Узбекистана Самарканде, Бухаре, Джизакском вилояте предпочитают блестящие одежды. Например, англичане свято соблюдают установленные правила в еде. Утром первый завтрак, в час дня – второй завтрак, в 17 часов – чай, в 19 – 20 – обед. Ужинать англичане не любят. Эта пунктуальность во времени приема пищи строго соблюдается, создавая размеренный режим жизни и работы. Узбекской культуре время завтрака, обеда и ужина не имеет ограничений. У каждой семьи свой временные правила. В некоторых семьях добавляется полдник. Другой важной английской ценностью является эмоциональная сдержанность. Умение сдерживать и контролировать свои эмоции является неотъемлемой составляющей характерной чертой англичан. Узбек отличаются с тем, что они очень вспыльчивые, могут быстро вспыхнут как огонь и быстро успокоиться. И еще очень добродушные. В заключении можно сказать, что язык и культура находятся в непрерывном взаимодействии. Основной единицей языка, в которой находит свое отражение культура, является слово, в котором отражены реалии быта, явления национальной культуры, истории, специфика национального мышления. В любом национальном языке находят свое отражение природные условия проживания нации, ее история и культура, тенденции общественной мысли, науки, искусства, ход мирового исторического развития, социальное устройство.

Дидактические возможности урока
в  формировании профессиональной  компетенции  будущего учителя
английского языка
С.Н. Алиев,  М.М. Утаев
Таджикский государственный педагогический университет им. С.Айни

Didactical Capacities of an English lLesson in  Developing Professional Competence of Future Teachers
S. Aliev, M. Utaev
S. Ainy Tajik State Pedagogical University

Известно, что главной формой организации учебно-воспитательного процесса в школе является урок, и согласно задаче исследования комплексному изучению подвергались умения  планирования, проведения и анализ уроков иностранного (английского) языка студентами-практикантами факультета иностранных языков педвуза.
Предполагалось, что данный комплекс умений является важным критерием развития профессиональной компетенции будущих учителей иностранного языка. Не случайно «планирование урока и практика его проведения относятся к наиболее трудным профессиональным умениям, развивать и совершенствовать которых приходится  на протяжении многих лет» [3:  3-4].
Как своеобразный итог учебной деятельности по формированию профессиональных навыков и умений, некая завершенная форма деятельности, урок отражает в себе мотивационную сферу студента (цели, задачи, идеалы, потребности студента, связанные с приобретаемой специальностью), своеобразно преломленную в мотиве деятельности, непосредственно отраженную в способе деятельности, и ее результат. Пока что эта деятельность носит учебный характер, так как осуществляется под непосредственным руководством учителя школы и методиста вуза, но деятельность студента-практиканта следует уже считать промежуточной на пути к самостоятельной обучающей деятельности. Именно поэтому справедливым будет утверждение, что педагогическая практика – это такая часть учебного процесса в педвузе, важнейшей задачей которой является не только выявление уровня теоретической (предметной-языковой, методической и  психолого-педагогической) подготовки студентов, но и  новая ступень, закономерный этап освоения профессиональной компетенции, на котором основное внимание должно быть уделено формированию профессиональных умений будущего учителя иностранного языка.
Будучи основой профессиональной компетенции, профессиональные умения представляют собой сложную организацию взаимозависимых и взаимодополняемых элементов. Качество владения этими умениями зависит от многих факторов, учет которых в процессе образования и самообразования может привести к педагогическому мастерству.
В состав профессиональных умений учителя иностранного языка входят четыре группы умений: конструктивные – связанные с отбором и организацией учебного материала; организаторские – связанные с организацией собственной деятельности и деятельности учащихся; гносеологические, или исследовательские, – позволяющие учителю правильно учитывать индивидуальные особенности личности учащихся;  коммуникативные – обеспечивающие процесс педагогического общения на уроке [1:264]. Имеющиеся профессиограммы формулируют профессиональные умения учителя иностранного языка как педагогические функции учителя, необходимые ему для осуществления профессиональной деятельности.
Опираясь на ряд исследований (Э.Г. Азимов, С.Н. Алиев, Г.Д. Хорошавина, А.Н. Щукин и др.) нами было выделено в  качестве основного показателя  развития  профессиональной компетенции будущего учителя иностранного языка    педагогическую рефлексия.
Под термином «рефлексия» понимается «размышление о своем внутреннем состоянии, склонность анализировать свои переживания» [4: 608]. Педагогическая рефлексия как основа коммуникативной и обучающей деятельности учителя (учителя иностранного языка) непосредственно связана с творчеством учителя, педагогическим общением, самообразованием, его профессиональным самопознанием, педагогическим мастерством, профессиональными умениями [7: 189]. Но в условиях вуза наиболее ярко понятие педагогической рефлексии в профессиональном образовании проявляется во время  педагогической практики в школе. Именно этот этап профессионального образования, который вслед за Г.А.Хорошавиной [7]  мы считаем максимально приближенным к творческому уровню в модели профессиональной самостоятельности выпускников, был избран нами для исследования педагогической рефлексии. Доказательством верности такого подхода к оценке всех параметров профессиональной компетенции и реализации студентами-практикантами групп профессиональных умений является тот факт, что  педагогическая практика в соответствии с ее программой  предоставляет студентам факультета иностранных языков достаточно большую свободу действий в решении творческих задач по подготовке, проведению и анализу уроков [3]. Кроме данных качественных характеристик, которые мы можем подвергнуть непосредственному изучению (наблюдению и анализу), опосредованным показателем степени развития профессиональной компетенции в нашем исследовании стало изучение отдельных показателей готовности студентов к рефлексивной деятельности. С этой целью среди 220 студентов факультета английского языка 4-х курсов, прошедших экспериментальное обучение были отобраны 60 студентов для индивидуализированного обследования (из числа  выбравших педагогическую профессию).
Мы сделали попытку изучить уровень сформированности профессиональной компетенции студентов в период обеих педагогических практик (IV и V курсы) через исследование  педагогической рефлексии, имеющей место как на стадиях подготовки и проведения урока английского языка, так и на стадии анализа урока. Выявленные позитивные изменения в проявлении педагогической рефлексии стали также показателем совершенствования мотивационной сферы студентов к ведению самостоятельной обучающей деятельности.
С данными студентами проводилась следующая работа:
1) наблюдение за обучающей деятельностью студентов в период педагогической практики;
2) анализ подготовленных ими подробных конспектов уроков для проведения открытых  занятий в школе;
3) наблюдение, анализ и обсуждение проводимых ими  открытых уроков в классе;
4) наблюдение за сформированностью у студентов умения  анализировать урок английского языка.
Индивидуальное обследование студентов состояло в наблюдении и фиксировании комплекса конкретных параметров их деятельности в ходе  педагогической практики  в  средней общеобразовательной школе. Опираясь на исследованиях ведущих российских ученых в области методики преподавания иностранного языка (Е.Н.Соловова, А.Н.Щукин, Е.И.Пассов, Г.В.Рогова,  И.Н.Верещагина и др.)  нами были  выделены для непосредственного наблюдения и описания десять параметров и формальных показателей деятельности студентов по подготовке, планированию, проведению и анализа уроков по английскому языку:

•  Структура, объем и содержание конспекта урока.
• Характер  формулировки целей урока и их реализация.
• Наличие тематической целостности  и комплексности урока.
• Оснащенность урока необходимыми  средствами.
• Речевая и коммуникативная направленность урока.
• Ситуативность  и новизна урока.
• Образовательный и воспитательный потенциал урока.
• Воплощение  индивидуализации на уроке.
• Стратегия функциональной ориентации  урока.
•  Мотивация и  стимулирование учебно-познавательной активности учащихся  на уроке.

Разработанные показатели педагогической деятельности студентов охватывают все виды профессиональных умений, о которых мы упоминали выше: конструктивные, организаторские, гносеологические и коммуникативные. Отмечая их комплексный, нерасчлененный характер взаимодействия между собой, мы, тем не менее, можем сгруппировать их по отношению к основной форме организации учебно-воспитательной работы в школе – уроку.
Результаты обработки экспериментальных данных, полученные в ходе обследования студентов 4 курсов по  уровням развития профессиональной компетенции (ПК) и  педагогической рефлексии (ПР),  показали, что большинство студентов (62,2% респондентов) обнаруживают  средний (29,7%) и высокий (32,5%) уровни  ПК и    рефлексивности, свидетельствующие об их уровне ПК. Вместе с тем,   студенты  с низким уровнем   составили  37,8  %.
Наиболее существенные качественные характеристики проявления профессиональной компетенции у студентов на 4-ом году обучения составили преобладающие показатели по таким параметрам оценок, как объем конспекта урока, соответствие содержания урока методическим рекомендациям преподавателя вуза и учителя школы, учебная активность школьников на уроке, активность студента при обсуждении посещенных им уроков.
Предполагая, что в условиях целенаправленного  экспериментального обучения можно добиться значительных результатов в развитии ПК,   обследование было продолжено на пятом году обучения, в период завершающего  этапа педагогической практики. Согласно полученным данным, 58,5%  студентов обнаружили  высокий уровень ПК и  ПР,  а 32,1% –средний уровень ПК и ПР,  что в сумме  составляет  90,6 %  и  свидетельствует     о  весьма  существенном  формировании ПК  студентов на пятом году обучения. Заметно снизилось также количество студентов с низким уровнем  профессиональной компетенции: если на 4 курсе оно составляло  37,8%, то теперь, т.е. на  5 курсе - лишь  9,4%. Это убедительно доказывает эффективность проводимой работы.
В целом, качественные показатели работы студентов-практикантов экспериментальных групп на 5 курсе в период педагогической практики  выявили  значительно более высокие результаты по сравнению с 4 курсом. Полученные данные позволили проследить динамику развития профессиональной компетентности у студентов  в условиях целенаправленного экспериментального обучения.
Таким образом, педагогическая практика, основным содержанием которой является совершенствование технологии проведения урока, при индивидуализированной работе со студентами-практикантами позволила стимулировать и выявить рост не только отдельных показателей профессиональной компетенции, но и проявления педагогической рефлексии. Выделенные объекты наблюдения и параметры их описания, позволили выявить конкретные закономерности процесса формирования профессиональной компетентности у студентов - будущих учителей английского языка и подтвердить верность основной гипотезы нашего исследования: урок имеет большие дидактические возможности в плане формирования профессиональной компетенции студентов факультета иностранных языков в условиях целенаправленной организации педагогической практики.

Литература

1. Азимов Э.Г., Щукин А.Н. Словарь методических терминов (теория  и практика  преподавания  иностранных  языков). – СПБ., 1999. – 472 с.
2. Алиев С.Н. Развитие профессиональной компетенции будущих учителей английского языка в период педагогической практики / 3-я международная научно-практическая конференция  по проблеме «Совершенствование педагогической практики студентов-филологов» 23-24 мая; г. Горловка, Украина, 2009.
3. Методические рекомендации по проведению педагогической практики в школе (Вопросы планирования, проведения и анализа уроков). Отв. ред. Н.И. Гез - М., 1978. - 60 стр.
4. Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. Изд. 5-е, стереотип. - М.: Русск. язык, 2003. – 856 с.
5. Пассов Е.И. Урок  иностранного  языка в  школе. – М.: Просвещение, 1988. – 223 с.
6. Рогова Г.В., Верещагина И.Н. Методика обучения английскому языку на начальном этапе в общеобразовательных учреждениях: Пособие для учителей и студентов педвузов. 3-е изд. М.: Просвещение, 2000. -232 с.
7. Хорошавина Г.Д. Коммуникативная деятельность как детерминанта высшего    профессионального   образования: Дис. ...д-ра  пед. наук, М., 2003. - 410 с.
8. 8. Щукин А.Н. Обучение иностранным языкам: Теория  и  практика: Учебное  пособие для  преподавателей  и  студентов. 2-е изд., испр. и доп. – М.: Филоматис, 2006. – 480 с.

Начальный период формирования ономастикона Кубани (конец XVΙΙI в.)
М.Ю. Беляева
ФГБОУ ВПО «Кубанский государственный университет» (Славянск-на-Кубани, Россия)

The Initial Periodof Cuban Onomasticon Formation (the end of XVIII century)
       M.Y. Belaeva
Kuban State University (Slavyansk-na-Kubani, Russia)
Summary. The article deals with the state of the local Slavonic anthroponymicon in the initial period of its formation. The author stated purpose is to reveal the most frequent and rare personal names of Cuban inhabitants detected in cadastres of the end of XVIII century.

1. Отсчет антропонимам (собственным именам и прозвищным фамилиям) казаков - славяноязычных переселенцев на Кубань - традиционно ведется с «Реестра Запорожского войска» 1756 года: часть потомков перечисленных здесь запорожцев участвовала в освоении Западной Кубани в конце XVΙΙI в.
2. Следующим по хронологии документом, благодаря которому просматривается «история в лицах», является «Первая перепись казаков-переселенцев на Кубань 1794 года», рукописный текст которой  в 2006 г. был оцифрован работниками Государственного Архива Краснодарского края (ГАКК). Анализ рукописной и электронной версий текста десяти куреней (Брюховецкого, Величковского, Вышестеблиевского, Ивановского, Каневского, Медведовского, Нижестеблиевского, Полтавского, Поповического, Титаровского, Тимашевского), представленных в Переписи, позволил выявить как общее количество личных имен, так и их ранги частотности. 
3. Согласно нашим подсчетам, общее количество личных имен в десяти станицах равняется 2137 (100%). Антропонимы, входящие в первую десятку повторяющихся, составляют 1026 ед. (48,49 % от общего количества). В статье В. С. Пукиша, посвященной анализу фамилий казаков в тексте «Первой переписи» [1], в перечень антропонимов не вошли личные имена детей глав семейств и их работников. Следовательно, свод антропонимов должен быть расширен за счет имен Арефа, Гурий, Иуда, Каин / Каллиник, Мамант, Мануил (от Эммануил), Марин, Флор.
4. Личные имена, входящие в перечень высокочастотных (повторяющихся), составляют 48,49 % от общего количества. К высшим рангам (1 – 10) относятся следующие антропонимы:

1. Иван 244 – 10,48 %
2. Федор 117 – 5,47 %
3. Григорий 99 – 4,63 %
4. Василий 91 – 4,26 %
5. Семен 81 – 3,79 %
6. Яков 79 – 3,7
7. Петр 74 – 3,46
8. Степан 68 – 3,18
9. Андрей 61 – 2,85
10. Михайло 56; Павел 56 – по 2,62.

На начальном этапе становления кубанского антропонимикона  в нем наблюдаются незначительные отклонения от условного общерусского.
5. Единичные антропонимы  (Аверкий, Агафон, Арефа, Арсений, Борис, Евдоким, Изот, Исаакий, Зосим, Каин, Лазар, Ларион, Лука, Мануил, Парфентий, Порфирий, Прохор, Радион, Феодосий, Феоктист, Филимон, Флор) составляют 1,029% от общего количества употреблений. Процент имен, встреченных в текстах дважды,  соответствует 0,33 (Вакула, Евстрат, Евтихий, Ермолай, Зиновий, Лев, Тихон). С учетом суммарного количества двух групп антропонимов на единичные личные имена приходится 1,36 % имен.
6. Между именами со средней и малой повторяемостью распределяется 49,9 % имен. Первые составляют 28,12 % от общего количества, употребительность имен с низкой повторяемостью равняется 21,88 %.

1. Пукиш, В. С. Имена черноморских казаков – переселенцев на Кубань согласно Первой переписи 1794 года // Проблемы общей и региональной ономастики: Материалы VIIМеждународной научной конференции. – Майкоп: Изд-во АГУ, 2012. – С. 202-206.

Функциональный аспект оценочных реактивных высказываний
Т.М. Бобошко
Центр научных исследований и преподавания иностранных языков НАН Украины (Киев, Украина)

The Functional Aspect of Estimation Reactive Remarks
T.M. Boboshko
Research and Educational Centre for Foreign Languages of the National Academy of Sciences of Ukraine
(Kiev, Ukraine)

Summary. The investigation studies the functional aspect of estimation reactive remarks. Special attention is paid to the manipulative estimation reactive remarks as a type of hidden influence which is the frequent object of not only sociological and psychological researches but also of the linguistic ones.

Уже несколько десятилетий в лингвистике доминирует коммуникативно-функциональный подход, который ставит перед собой конкретную задачу – объяснение языковой формы ее функциями.
Актуальность данного исследования состоит в том, что в рамках этого аспекта изучение оценки как одного из основных компонентов процесса коммуникации представляет особый интерес на современном этапе развития языкознания.
Изучение функциональной направленности оценки как лингвистической категории нашло широкое отображение в работах как отечественных, так и зарубежных языковедов (Ф.С. Бацевич, Е.М. Вольф, В.Г. Гак, В.И. Жданова, Т.А. Космеда, Т.В. Маркелова, М.А. Минина, З.К. Темиргазина В.Н. Телия, М.А.К. Хэллидей, В.И. Шаховский, И.Ю. Шкицкая, S. Hunston, G. Thompson и др.).
Художественная проза англоязычных авторов начала ХХІ века служит материалом исследования. Проанализирована функциональная направленность около 600 фрагментов эстимативных речевых актов, выделенных методом сплошной выборки.
Предметом изучения в данной статье являются реактивные эстимативные реплики с цельюопределения особенностей функционального выявления категории оценки в произведениях современной англоязычной художественной литературы.
Для достижения цели исследования решаются такие задачи: рассмотрение оценки как лингвопрагматической, коммуникативно-функциональной категории; выявление манипулятивного характера эстимативных высказываний; попытка типологии манипулятивных оценочных реактивных высказываний, отображающих перлокутивный эффект высказывания адресанта.
Наиболее полным для нашего исследования считаем такое определение категории оценки: это прагматико-семантическая категория, представленная совокупностью речевых единиц с оценочным значением на всех уровнях языка, которые выражают позитивное, негативное, нейтральное (или амбивалентное) отношение говорящего к содержанию сообщения и направлены на реализацию определенной коммуникативной интенции.
В таком случае оценочное реактивное высказывание понимаем как речевой акт, становящийся средством проявления речевого влияния (перлокутивного эффекта) и одновременно выражающий иллокутивную интенцию высказывания по отношению к собеседнику [7, 9].
Как утверждает А.С. Яковлева, прагматичность оценочных высказываний состоит не только в наличии определенной иллокутивниой силы, а и в стремлении повлиять на адресата [13: 26].
М.А.К. Хэллидей обращает наше внимание на то, что функциональный аспект эстимативных высказываний обусловлен использованием языка в качестве «средства вмешательства в речевой акт», выражения взглядов и оценок, а также отношений между коммуникантами [11: 120].
Многие лингвисты утверждают, что эстимативное значение выделяется среди других категорий исключительной разнообразностью связей и функций [1, 2, 3, 5, 8, 12, 14].
Совершив обзор работ, в которых исследуется функциональный аспект категории оценки, и опираясь на положения Л.А. Карпенко, Ф.С. Бацевича о базовых функциях общения, выделим следующие типы функциональной направленности эстимативных высказываний:
1) фатическая: основным заданием оценки является установка контакта с собеседником, готовность воспринимать и анализировать информацию, поддержка взаимосвязи:
“How are you, really?”
“Good enough. The business is healthy. My family are well” (Easterman D. Maroc);
2) компенсация информационной недостаточности (информационная): оценочное высказывание позволяет адресату интерпретировать позицию адресанта, даже если он не достаточно осведомлен:
“’Scuse me, suh, but how is Miss Lucille, how she doin’?”
“Holding up,” Dove said (Childress M. Crazy in Alabama);
3) побудительная (прагматическая, стимулирующая): заключается в формировании у собеседника интенции к выполнению некоторых физических, интеллектуальных, духовных и других действий:
“Well, what period would you like to visit?”
“Erm – the Crusades might be fun. All that blood and fighting – cool!” (Wright D. The History of Lucy’s Love Life in 10 ½ Chapters”);
4) познавательная (гносеологическая, когнитивная): определяя ценность предмета, явления, субъект соотносит объект оценки с идеальной, нормативной картиной мира, т.е. осуществляется адекватное восприятие и понимание эстимативного высказывания:
“How’s it going?”
“Oh, not so bad, you know,” he said. “Seems a nice enough feller” (Fieding H. Bridget Jones. The Edge of Reason);
5) экспрессивная (эмотивная, модальная, выразительная): оценка выступает средством выражения эмоций коммуникантов:
“How was your journey?”
“Fantastic!” he told her with a smile (Reid C. The Personal Shopper);
6) кумулятивная: вмещена в дескрипции или коннотации слова оценка долгое время сохраняет систему ценностей, которая существовала в определенный период в определенном обществе:
“But why are you pro now?”
“They just seem very … together. Like a couple should be, I guess” (Cabot M. Every Boy’s Got One) ;
7) социальная: создается своеобразное социальное отображение объекта оценки:
“What do you do, Mandy?”
“I work for an events company. I love it, actually and the good news is I’ve just been promoted” (McCutcheon M. The Mistress);
8) функция оказания влияния (регулятивная, манипулятивная): с помощью эстимативных высказываний адресат пытается осуществить влияние на поведение собеседника, модифицировать систему его ценностей и установок, намерений, взглядов, оценочных критериев и т.д. [1: 34, 2, 3: 87, 5: 8, 8, 12: 8, 14: 6]:
“I’m releasing you on your own recognizance. Don’t leave the jurisdiction, do you hear me?”
“I won’t, I promise. I love this jurisdiction. It’s my favourite jurisdiction” (Scottoline L. Killer Smile).
Заметим, что особое внимание следует уделить последней из перечисленных функций, поскольку глобализация и интеграция современной жизни делают человека «легкой добычей» многих манипуляторов, что приводит к принятию неверных решений, возникновению конфликтных ситуаций и т.д.
В данном исследовании нас интересует понятие речевой манипуляции, которую Е. Л. Доценко вслед за Г.А. Копниной определяет как разновидность манипулятивного воздействия, осуществляемого путем искусного использования определенных ресурсов языка с целью скрытого влияния на когнитивную и поведенческую деятельность адресата [4: 25].
Одним из главных факторов, которые отличают манипуляцию от персуазивности, В.В. Зирка считает сохранение у адресата иллюзии независимости или самостоятельности принимаемых решений и действий, уверенности в том, что он действует по своей воле [6:  6].
Исследователи утверждают, что «под прицелом» манипуляторов находятся, прежде всего, эмоции, социальные установки и картина мира человека [6:  101].
Л.И. Рюмшина предлагает следующие варианты осуществления манипуляции:
- опустить часть информации или исказить ее;
- обобщить информацию до неузнаваемости;
- выдумать ложную информацию;
- задать вопрос и не дать возможного ответа;
- сослаться на авторитеты;
- использовать числа;
- использовать метафоры, юмор, шутки;
- повлиять на личностные и общечеловеческие слабости людей (вызвать чувство вины, жалость к себе или другим польстить, воздействовать на тщеславие, на конкретные интересы и потребности, на естественное любопытство) [10: 63].
Невозможно не согласиться с мыслью В.В. Зирки о том, что оценочные высказывания являются важнейшими средствами манипулирования адресатом [6: 153].
Необходимо подчеркнуть, что категория оценки отличается двойственной природой: как результат акта оценивания объектов она выступает когнитивной категорией; а как средство влияния на адресата – прагматической, манипулятивной категорией [6:  153].
В связи с исследуемой проблематикой считаем необходимым представить типологию манипулятивных оценочных реактивных высказываний, отображающих перлокутивный эффект высказывания адресанта. Данная типология базируется на классификации типов манипуляции, предложенной известным психологом Е.Л. Доценко [4: 157]:
- оценочное реактивное высказывание с манипуляцией образами базируется на ассоциации между образом и релевантной к нему потребностью, установкой, интересом:
“Do you honestly think the only thing that interests me about Gray is his money?”
“I can’t see what else there is” (Reid C. The Personal Shopper);
- конвенциональное манипулятивное оценочное реактивное высказывание состоит в эксплуатации социально закреплённых норм, правил, традиций и т.д.:
“A bit old for me, don’t you think?”
“Age has never been a barrier to men’s passions, as you should know. You’re very brave” (Easterman D. Maroc);
-операционально-предметное манипулятивное оценочное реактивное высказывание основано на инерционном механизме действий объекта манипуляции в стандартных ситуациях:
“What are you waiting for?”
“The “I feel so bad, seeing a married man, but … “routine”. George let out a large yawn(McCutcheon M. The Mistress);
- оценочное реактивное высказывание с эксплуатацией личности собеседника, суть которого заключается в стремлении манипулятора переложить ответственность за собственные действия на адресата, в то время, когда благополучное решение ситуации приносит пользу лишь ему самому:
“Switzerland?”
“I’m sick of this country,” he hissed. “They have reviled me. They dare to question my morals, when they are swimming in a sea of debauchery themselves, covering it up with smiles and social graces. Well, I shall go, and then they will regret it!” (Wright D. The History of Lucy’s Love Life in 10 ½ Chapters”);
- оценочное реактивное высказывание с манипуляцией духовностью обуславливает актуализацию существующих смыслов и ценностей собеседника с дальнейшим их использованием в целях манипулятора:
“Howcome the stupid Vinsons get to stay here and we have to go?”
“Peejoe. Keep your voice down. I’m ashamed of you. This isn’t their fault” (Childress M. Crazy in Alabama).
Подводя итоги, подчеркнём, что оценочным высказываниям присущи практически все основные функции речевого общения, что свидетельствует об универсальности категории оценки как лингвистического феномена. Особый интерес для исследователей представляют экспрессивная функция и функция оказания влияния, поскольку оценка принадлежит к наиболее употребляемым и эффективным средствам их выявления в речи.
Основываясь на тезисе В.В. Зирки о манипулятивном характере эстимации и классификации типов манипуляции Е.Л. Доценко, предложена типология манипулятивных оценочных реактивных высказываний, отображающих перлокутивный эффект высказывания адресанта (оценочное реактивное высказывание с манипуляцией образами, с эксплуатацией личности собеседника, с манипуляцией духовностью, конвенциональное и операционально-предметное манипулятивное оценочное реактивное высказывание).
Таким образом, манипулятивное оценочное реактивное высказывание отображает оценку, целью которой является скрытое воздействие на когнитивную, эмоциональную и интерактивную сферы жизнедеятельности собеседника для удовлетворения определенных потребностей.
В перспективе дальнейших исследований возможно изучение тактико-стратегического потенциала манипулятивных оценочных реактивных реплик.

Литература

1. Бацевич Ф.С. Очерки по функциональной лексикологи / Ф.С. Бацевич, Т.А. Космеда. – Львов: Світ, 1997. – 392 с.
2. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки / Е.М. Вольф. – М.: Едиториал УРСС, 2002. – 280 с.
3. Гак В.Г. Эмоции и оценки в структуре высказывания и текста / В.Г. Гак // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. – 1997. – № 3. – С. 87–95.
4. Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита / Е.Л. Доценко. – М.: ЧеРо, 1997. – 344 с.
5. Жданова В.И. Семантическое поле этической оценки в его историческом развитии (на материале русского языка): Дис. … канд. филологических. наук. – Уфа, 2005. – 389 с.
6. Зирка В.В. Языковая парадигма манипулятивной игры в рекламе: Дис. …д-ра филологических. наук. – Днепропетровск, 2005. – 242 с.
7. Космеда Т.А. Аксіологічні аспекти прагмалінгвістики: формування і розвиток категорії оцінки / Т.А. Космеда. – Львів: ЛНУ ім. І. Франка, 2000. – 345 с.
8. Минина М.А. Психолингвистический анализ семантики оценки: на материале глаголов движения: Дис. … канд. филологических. наук. – М., 1995. – 166 с.
9. Приходько Г.І. Способи вираження оцінки в сучасній англійській мові / Г.І. Приходько. – Запоріжжя: ЗДУ, 2001. – 362 с.
10. Рюмшина Л.И. Манипулятивные приемы в рекламе / Л.И. Рюмшина – М., Ростов-на-Дону: ИЦ Март, 2004. – 240 с.
11. Хэллидей M.A.K. Лингвистическая функция и литературный стиль / М.А.К. Хэллидей // Новое в зарубежной лингвистике. –1980. – Вып. IX. – С. 116–147.
12. Шкіцька І.Ю. Маніпулятивні тактики позитиву: лінгвістичний аспект / І. Ю. Шкіцька. – К.: Видавничий дім Дмитра Бураго, 2012. – 440 с.
13. Яковлева А.С. Категория оценки в публичных политических речах П.А. Столыпина и Отто фон Бисмарка (на материале русского и немецкого языков): Дис. … канд. филологических. наук. – Тюмень, 2006. – 309 с.
14. Hunston S. Evaluation in Text: Authorial Stance and the Construction of Discourse Susan // S. Hunston, G. Thompson. – L.: Oxford University Press, 2001. – 225 p.

Роль исторических факторов в формировании крымскотатарской научной терминологии
Э.С. Ганиева
Республиканское высшее учебное заведение «Крымский инженерно-педагогический университет» (Украина, Автономная республика Крым)

The Role of Historical Factors in the Formation of the Crimean Tatar Scientific Terminology
E.S. Ganiieva

Summary. Crimean Tatar scientific terminology was difficult way of development, which has been influenced by the socio-political objective and subjective factors (such as the works of famous linguists). Without understanding these dynamics in the light of modern ideas about creating of terminology the productive work to improve the scientific terminology of the Crimean Tatar language seems to be unthinkable.
Main periods of the formation of the Crimean Tatar scientific terminology are related to the stages of the history of the Crimean Tatar nation, as well as the period of formation of scientific terminology in other Turkic languages.
In the development of the Crimean Tatar scientific terminology, in our opinion, the following periods: common Turkic period and the period of the Crimean Khanate (in 1783), the period of the newspaper "Terdzhiman" cultural and educational activities of the publisher and editor I.Gasprinsky (1883 - 1918) reform period of the Crimean Tatar language (20 – 40 years of the XX century.); a period between 60 - 80 years. XX century; a period of stabilization and improvement of the Crimean Tatar linguistic terminology at this stage.
The first two of these periods can be called natural stages of development of terminology, the next - the organizational and purposeful formation, since the Crimean Tatar scholars have attempted to solve the problem of scientific terminology, at the state level.
For 20 - 40 years of XX century characteristic tendency to criticize the old terminology and replace it with new formations, formed on the basis of the Crimean Tatar language (Sh. Bektore, B. Choban-zade).
For the formation of the terminology of the Crimean Tatar language the discussions of 20 - 30 years of XX century were very important. Broad discussion of scientific terminology in this period contributed to the fact that the establishment of the Crimean Tatar scientific, as well as linguistic terminology acquired a more systematic character.

Крымскотатарская научная терминология прошла сложный путь развития, на который оказали влияние как объективные социально-политические, так и субъективные факторы (труды известных языковедов). Без осмысления этой динамики в свете современных представлений о терминотворчестве немыслима продуктивная работа по совершенствованию научной терминологии крымскотатарского языка.
Основные периоды формирования крымскотатарской научной терминологии соотносятся с этапами истории крымскотатарского народа, а также с периодами становления научной терминологии в других тюркских языках.
В развитии крымскотатарской научной терминологии, на наш взгляд, можно выделить следующие периоды: общетюркский период и период Крымского ханства (по 1783 г.); период газеты «Терджиман» и культурно-просветительской деятельности ее издателя и редактора И. Гаспринского (1883 – 1918 гг.); период реформирования крымскотатарского языка (20 – 40-е годы XX в.); период 60 – 80-х гг. XX в.; период стабилизации и совершенствования крымскотатарской лингвистической терминологии на современном этапе.
Первые два из указанных периодов можно назвать этапами стихийного развития терминологии, последующие – организационно-целенаправленного формирования, так как крымскотатарские ученые делали попытки решать проблемы научной терминологии на государственном уровне.
Для 20 – 40-х годов XX в. характерны тенденции, направленные на критику старой терминологии и замену ее новообразованиями, сформированными на базе крымскотатарского языка (Ш. Бекторе, Б. Чобан-заде).
Для формирования крымскотатарской терминологии большое значение имели лингвистические дискуссии 20 – 30 гг. XX столетия. Широкое обсуждение вопросов научной терминологии в этот период способствовало тому, что работа по созданию крымскотатарской научной, в том числе и лингвистической, терминологии обрела более систематический характер.

Структура и семантика фразеологических единиц с наименованиями погодных явлений
Л.В. Данилова
Пензенский государственный университет (Россия)
Structure and Semantics of Phraseological Units with the Words Denoting Weather Phenomena
L.V. Danilova
Penza State University (Russia)

Summary. The article focuses on the analysis of English phraseological units with the words denoting weather phenomena. It aims at specifying the structural and semantic peculiarities of the units under analysis.

Погода играет важную роль в жизни человека. Не случайно, наименования погодных явлений особым образом переосмысливаются человеком и становятся частью фразеологии языка.
Анализ фразеологизмов с наименованиями погодных явлений на материале выборки из одноязычных и двуязычных толковых и фразеологических словарей английского языка («Ассоциативный тезаурус английского языка» («Edinburgh Associative Thesaurus», 1973; Кунин А.В. Большой англо-русский фразеологический словарь, 1984; The Oxford Dictionary of Phrase, Saying, and Quotation. 1997 и др.) позволяет сделать следующие выводы о структурно-семантических особенностях данных единиц.
Группа фразеологизмов с лексемами, обозначающими погодные явления, является сложным образованием, включающим в себя 128 единиц, которые входят в состав определенным образом структурированных подгрупп.
Данная группа делится на 2 большие тематические подгруппы – фразеологизмы с наименованиями вещественных погодных явлений и фразеологизмы с наименованиями невещественных погодных явлений. Каждая из них также делится на ряд подгрупп. К первой относятся подгруппы с наименованиями таких погодных явлений, как «осадки», и «движения воздуха в атмосфере», ко второй – «температурные», «электрические», «световые» и «звуковые погодные явления».
Количественный анализ фразеологизмов, входящих в ту или иную подгруппу, показывает, что такие погодные явления, как «осадки» представлены наибольшим количеством фразеологических единиц (54), при этом наиболее многочисленны группы «ветер» (36 фразеологических единиц), «дождь» (21), и «облачность» (18), чтопозволяет судить о том, что, данные погодные явления являются наиболее значимыми для носителей английского языка.
В английской языковой картине мира данные фразеологические единицы реализует признак процессуальности и имеют негативную коннотацию, подразумевая нечто неприятное, то, что нужно пережить, например,  it’s pouring (raining) cats and dogs – льет как из ведра, идет проливной дождь: be down the wind - находится в состоянии упадка: a cloud on one’s brow – пасмурный, мрачный, хмурый.
С семантической точки зрения все фразеологизмы можно разделить на 2 группы: «фразеологизмы, обозначающие погодные явления» и «фразеологизмы, не обозначающие погодные явления». Последняя, в свою очередь, делится на подгруппы: «наименование человека», «характер человека», «состояние человека», «наименование действия», «описание ситуации», «наименование предмета», «описание предмета/явления», «нормы поведения», при этом наиболее многочисленны группы «наименования действия» и «описания ситуации».
Таким образом, наименования погодных явлений широко представлены во фразеологическом слое английского языка, переосмысливаясь и приобретая идеоматическое значение, они используются  для описания как погодных, так и непогодных явлений, усиливая эстетический потенциал языка.

Деепричастие: таксисный конверб
О.Р. Исаров, И.И. Жураев
Узбекский государственный университет мировых языков (Узбекистан)

The Adverbial Participle: Taxis Converb
O.R. Isarov, I.I. Juraev
The Uzbek State World Languages University (Uzbekistan)

Summary. The article is dedicated to the analysis of adverbial participle as a central syntactic-morphological means of expressing dependent taxis relations (anteriority, synchronism and posteriority) in different systems languages.

Проблема описания синтаксической структуры полипредикативных конструкций с деепричастными и другими нефинитными формами, выражающими различные типы таксисных отношений и обстоятельственной семантики, в той или иной плоскости всегда интересовала исследователей тюркских и других агглютинативных языков (Н.А. Баскаков, Н.З. Гаджиева, Э.Л. Грунина, Г.А. Абдурахманов, А.А. Юлдашев, Е.И. Убрятова, М.И. Черемисина,  Е.К. Скрибник, Л.А. Шамина, Н.Н. Ефремов, Г.Д. Санжеев, Г.Ц. Пюрбеев, Л.М. Бродская, А.Л. Мальчуков и др.). В этих работах представлен богатейший языковой материал и обобщены важные теоретические проблемы.
Возможность деепричастий (а также причастий и глагольно-именных форм, или глагольных имен) выступать при условии наличия своего подлежащего в качестве «сказуемого» самостоятельной конструкции стала считаться почти всеобщим критерием выделения тюркских придаточных предложений (Н.К. Дмитриев).
Принято разграничивать независимый и зависимый таксис. Независимый таксис позволяет соотносить два независимых действия или действия, выполняемые в целостный период времени разными субъектами. В случае зависимого таксиса соотносятся основное и второстепенное действия. В свою очередь, зависимые в таксисной паре формы могут быть как финитными, так и нефинитными (в том числе отглагольными существительными) [Дедова, Овчинникова, 2009]. Именно на зависимый таксис обращал внимание Р. Якобсон; собственно, с деепричастных форм началась история изучения таксиса. В целом зависимый таксис описан более подробно. Трактовка независимого таксиса более противоречива.
Парадигмы морфологических единиц адвербиального содержания, представленные в нивхском и хопи языках, дали основание Л. Блумфилду, Б. Ли Уорфу и Р.О. Якобсону эксплицировать грамматическую категорию, объединяющую семантические признаки, не подвергавшиеся прежде целостному осмыслению. Они выделили взаимосвязи собственно хронологических отношений между действиями в полипредикативном высказывании и отношений обусловленности как разновидностями семантики одной категории. Специальные морфологические единицы этих языков, выражающие значения одновременности, предшествования, уступительности и т.п. по отношению к независимому предикату, Р.О. Якобсон интерпретировал как деепричастия. В русском языке он также выделил зависимый таксис, выраженный деепричастиями, да и в целом считал деепричастие типичной формой выражения зависимого таксиса [Ханбалаева, 2011].
Деепричастие традиционно определяется как глагольная форма, которая синтаксически зависит от другой глагольной формы. Оно выступает в обстоятельственных функциях и не способно выступать в качестве единственного сказуемого простого предложения. Помимо обычных деепричастий в некоторых языках выявляют формы так называемого «совмещенного деепричастия». Такой дефиницией обозначают единицы, которые, кроме собственно деепричастных, выполняют также функции причастия, инфинитива или герундия.
В конструкциях зависимого таксиса можно выделить два типа сопутствующего действия, выраженного деепричастием:
1) характеризующий – так называемая вторичная предикация или сопутствующее действие, одновременно заключающее в себе качественную характеристику главного действия. Прыгая через ступеньки, он поспешил к залу – где прыгая через ступеньки является характеристикой, дополняющей основное действие.
2) нехарактеризующий – вторичная предикация, которая передаёт последовательность фактов. Торопливо сев на лошадь, я пустился догонять отряд [см. Бондарко 1984: 87-88].
В работе В.П. Недялкова и Т.А. Отаиной “Типологические и сопоставительные аспекты анализа зависимого таксиса (на материале нивхского языка в сопоставлении с русским)” — одном из редких исследований, где таксис в деепричастном языке специально описывается именно как самостоятельная морфологическая категория [ТФГ 2001: 296-319].
В.П. Недялков и Т.А. Отаина предлагают определение степени “таксисности” языка как один из возможных параметров типологизации языков по средствам выражения в них семантики таксиса. При этом под степенью таксисности имеется в виду степень “деепричастности”. Для этого необходимо учитывать удельный вес и роль форм зависимого таксиса в системе грамматических категорий и в построении текста. Здесь имеются в виду формы типа русских и нивхских деепричастий. Обозначение таксисных форм разных языков одним и тем же термином деепричастие, на наш взгляд, нивелирует различия разных типов морфологических форм таксиса. Между тем единицы, выступающие в таксисных функциях, описываются во всех языках именно под термином деепричастие. При этом ни в одном деепричастном языке категория зависимого таксиса не описана специально с точки зрения выражения значений одновременности, предшествования, следования и т.д., несмотря на то, что имеется немало статей и монографий, посвящённых исследованию деепричастий в отдельных языках, а также соответствующих разделов в грамматиках [cм. Ханбалаева, 2011].
Значительный интерес представляют данные узбекского, татарского и других тюркских языков. В них имеется иной тип таксисных конвербов, нежели в нивхском и других языках, где специализированные формы зависимого таксиса определяются как деепричастия. Но эти данные практически не используются, и прежде всего потому, что категория таксиса остается пока “иностранной” для описаний тюркских языков, хотя их также относят к деепричастным языкам.
При специальном описании этой категории в отдельных языках, как представляется, важно учесть тот факт, что таксисные единицы разных языков, обозначаемые термином деепричастие, часто не укладываются в традиционные представления о деепричастии. Кроме того, в функциях зависимого таксиса выступают не только деепричастия, поэтому такие единицы мы обозначаем более нейтральным термином конверб, заимствовав его из исследований В.П. Недялкова [1999: 14-16] и С.Н. Ханбалаева [2011: 12]. Термин конверб может объединить зависимые предикаты разной грамматической природы, выполняющие обстоятельственные функции.
По определению же самого В.П. Недялкова [см. там же] этот термин используется для обозначения нефинитных глагольных форм, выступающих в роли обстоятельств и не способных быть единственной глагольной формой неэллиптического предложения. Такие единицы могут быть как адвербиальной, так и адъективной или субстантивной семантики.
По осмыслению М.В. Мишаева конверб (-таксисный-)—является синтетическим средством выражения таксисных отношений, т.к. глагольная форма передает все семантические характеристики протекания действия относительно другого обозначенного финитной глагольной формой [Мишаева, 2007].
Наблюдения над морфологическими единицами адвербиального содержания тюркских языков (узбекского, татарского, каракалпакского и др.) показывают, что применение по отношению к ним термина деепричастие очень упрощает реальную картину. Таксисные формы в этих языках образуются как от нефинитных единиц, так и от финитных видо-временных форм.
Возможности русских деепричастий в выражении таксисных отношений ограничены. Одновременность и предшествование выражаются ими при помощи граммем НСВ и СВ категории вида. А.В. Бондарко рассматривает эти значения, выражаемые деепричастиями, как использование граммем морфологической категории вида в несобственных функциях [1971: 63]. Другие морфологические средства, специализированные на функции выражения таксисных отношений, в русском языке отсутствуют. Все разновидности таксисных отношений, выражаемые нефинитными таксисными конвербами в тюркских языках, в русском языке передаются конструкциями придаточных предложений. В основном на уровне синтаксиса выражаются таксисные отношения и в английском языке. Формы относительного времени английского языка, рассматриваемые как средство выражения таксисных отношений, выступают и в функциях независимого предиката, то есть они не являются морфологическими единицами, категориальным содержанием которых являются именно таксисные отношения. Морфологической категории таксиса нет и в английском языке. Тем не менее, современная теория и типология таксиса в большей степени опирается на материал русского, германских, романских языков, в которых морфологическая категория таксиса не представлена.
Р.О. Якобсона к широкой трактовке таксиса на материале нивхского языка подводила, на наш взгляд, разветвлённая парадигма деепричастий, однообразно выражающих различные таксисные отношения. В.П. Недялков и Т.А. Отаина в широкой трактовке таксиса также опираются на материал нивхского языка, где деепричастия, выражающие одновременность, предшествование и т.п., и деепричастия, выражающие значения обусловленности, явно представляют собой парадигму одной категории [Недялков, Отаина 2001: 296-319]. Аналогичную картину демонстрируют и системы таксисных конвербов многих тюркских языков.
По нашей трактовке единицы таксисного содержания, прежде описывавшиеся как деепричастия, союзные деепричастия и т.п., эксплицируются в виде парадигмы морфологической и функционально-семантической категории таксиса.
Тюркские языки (татарский, узбекский, тувинский и др.) принадлежат к языкам, различающим финитные (личные) и инфинитные (неличные) глагольные формы [см. Хасанова, 2007]. Как правило, позицию зависимой формы занимают неличные глагольные формы – деепричастия, причастия, имена действия, опорной формой чаще является финитный глагол, хотя в позиции опорной формы могут использоваться и инфинитные формы (в случае, если речь идет о соотношении более двух форм), а в позиции зависимой – финитные (при независимом таксисе).
В английском языке нет специализированных таксисных конвербов. Нефинитными глагольными формами, обозначающими зависимое действие в английском языке, являются причастие 1-ое, причастие 2-ое, герундий и частично инфинитив. Таксисные конструкции английского языка, в которых зависимое действие выражено нефинитной глагольной формой, могут быть легко трансформированы в сложноподчиненные предложения. Т.е. таксисные отношения, передаваемые в английском языке придаточными частями сложноподчинённых предложений, в функциональном плане равнозначны соотнесённым с ними таксисным конвербам многих тюркских языков. Например, таксисные конвербы узбекского и татарского языков и придаточные предложения времени и обусловленности английского языка являются, как показывает проведенное сопоставление, языковыми формами, алломорфными относительно одинаковых для обоих языков единиц плана содержания [см. Мишаева, 2007: 11].
В заключение можно сказать, что дальнейшее развитие теории таксиса логичнее было бы связывать с языками, где таксис находит морфологическое выражение. Однако современная теория таксиса опирается преимущественно на материал языков, где собственно морфологическая категория таксиса отсутствует. Данные же языков типа тюркских, где такая категория имеется, оставались вне поля зрения при формировании теоретических представлений о таксисе.
Список использованной литературы:

1. Дедова В.О., Овчинникова И.Г. Зависимый таксис: семантические особенности и способы выражения (на материале словацкого языка). - Вестник Пермского Университета, 2009. - Вып. 3.
2. Ханбалаева С.Н. Алломорфизм выражения таксисных отношений (на материале русского и лезгинского, а также даргинского, аварского и английского языков): Автореф. дис. д-ра. филологических. наук. - Москва, 2011. - 52 c.
3. Бондарко A.B. Функциональная грамматика. - Л.: Наука, 1984. - 136 с.

1. Акимова Т.Г., Козинцева Н.А. Зависимый таксис (на материале деепричастных конструкций) // ТФГ 1987. - Л., 1987. - С. 257-295.

5. Недялков И.В., Отаина Т.А. Типологические и сопоставительные аспекты анализа зависимого таксиса (на материале нивхского языка) // ТФГ 1987. - Л.: Наука, 1987.
6. Мишаева М.В. Типология зависимого таксиса в английском и даргинском языках: Дис. канд. филологических. наук. - Махачкала, 2007. - 175 с.
7. Хасанова М.С. Деепричастия как средство выражения таксиса одновременности в татарском языке. - Казань: гос. ун-т им. В.И. Ульянова-Ленина, 2007. - Т. 1. - C. 85-87.

Эколингвистический аспект корпоративных сайтов
И.Н. Потеряхина
Пятигорский государственный лингвистический университет (Россия)
Ecolinguistic Aspect of Official Corporate Sites
I.N. Poteryakhina
Pyatigorsk State Linguistic University (Russia)

Summary. Ecolinguistics studies different types of texts from the point of view of their linguotoxity. Official corporate website is a full-fledged company representative in the Internet. The paper presents some data about ecolinguistic particularities of the texts on English language corporate websites both as a form of business discourse and as part of the new computer-mediated communication which appear at different levels of language.

В настоящее время эколингвистика является одним из активно развивающихся научных направлений в языкознании. Эколингвистика как наука, объединяющая экологию и лингвистику, изучает взаимодействие между языком, человеком как языковой личностью и его окружающей средой, исследует факторы, влияющие на развитие языка и последствия этого влияния.
Последние десятилетия эколингвистика бурно развивается в разных направлениях, сосредоточенных вокруг двух основных, принципиально разных разделов: 1) экологическая лингвистика, переносящая экологические термины, принципы и методы исследования на язык и языкознание; 2) языковая (лингвистическая) экология, изучающая отражение экологических вопросов в лингвистике, использующая лингвистические термины методы, исследующую роль языка в описании проблем окружающей природы.
Мы придерживаемся первого направления, т.е. исследуем корпоративные сайты как разновидность делового дискурса в рамках экологической лингвистики.
Для исследования эколингвистических особенностей корпоративных сайтов нами были проанализированы тексты официальных сайтов таких общеизвестных компаний как Microsoft Worldwide Home, Intel, McDonalds.com, The Coca-Cola Company, IBM, BAA. При анализе языка корпоративных сайтов нас, прежде всего, интересует интерлингвальный аспект эколингвистики, который связан с культурой речи и включает исследования нарушений правильности, ясности, логичности, иными словами, мы исследуем те приемы и структуры, которые затрудняют коммуникацию. Концепция лингвотоксичности, предложенная А. П. Сковородниковым, сегодня активно используется для описания лингвистических проблем и ситуаций, связанных с наличием в речи элементов, способных оказывать вредное влияние на носителя языка и его речевую практику, затрудняющих коммуникацию между партнерами. Результаты нашего анализа позволяют со всей уверенностью говорить о наличии лингвотоксичных элементов, затрудняющих  коммуникативное взаимодействие участников бизнес-сообщества в рамках корпоративного сайта.
Строгость формулировок, однозначность, обилие терминологии, клишированность являются характерными особенностями языка делового общения. Однако, Р. Шай подчеркивает, что современному англоязычному бизнес-сообществу свойствены: «заразительность»; «уклончивость» (с помощью бюрократического языка можно завуалировать неприятные или негативные новости); «самосохранение»; «жесткость», поддерживаемая силой власти и нежеланием подвергаться модификациям со стороны чиновников, руководителей компаний и т.д. Очевидно, что подобная «запутанность и неясность»,  злоупотребление устойчивыми выражениями, сложными терминами, делают деловую речь однообразной, запутанной и, в конечном счете, пресной и непонятной. Это достигается различными языковыми средствами: как лексическими (обилие сложных слов, большое количество аббревиатур и терминологии), так и синтаксическими (сложные и простые предложения, осложненные несколькими однородными членами, слишком длинные предложения и предложения с нарушенным порядком слов).
Тексты корпоративных сайтов представляют несомненный интерес для эколингвистики, занимающейся изучением нарушений правильности, ясности, логичности, выразительности и других коммуникативных свойств речи. Язык делового общения, который призван обеспечивать полноценную и эффективную коммуникацию бизнес-сообщества, сложен, уклончив, непонятен и нуждается в дополнительных пояснениях. Язык официальных сайтов международных корпораций чрезвычайно засорен. Неуместное и чрезмерное употребление аббревиатур и терминов, большое количество слишком длинных, сложных и осложненных несколькими однородными членами простых предложений, несомненно, препятствуют деловой коммуникации партнеров, затрудняют решение деловых вопросов и достижение договоренностей.

Сферы функционирования крымскотатарского языка:
история, современность и перспективы развития
Н.С. Сейдаметова
Республиканское высшее учебное заведение «Крымский инженерно-педагогический университет» (Украина, Автономная республика Крым)
Spheres of functioning of the Crimean Tatar language: Past, Present and perspectives of development
N. Seidametova

Summary. Crimean Tatar language is one of the Turkic languages, which have a long written tradition. At the moment, the question of its preservation is acute, since the Crimean Tatar language has a characteristic of a significant weakening of its social function. The report describes the language situation in the Crimea in diachronic and synchronic aspects (the end of XIXth century till nowadays).
The analysis of the functioning of the Crimean Tatar language, defining trends of the language situation appear to be actual. The importance of these issues is identified by the need of description in adequate way the forms of existence and functioning of the Crimean Tatar language and formation of a rational language policy. The situation in the Crimea until the late XVIIIth century can be characterized as a monolingual. Joining of Crimea to Russia in 1783 opened a new chapter in the history of the Crimean Tatar people and their language. Since then, the Russian language is becoming increasingly common in the Crimea. The language situation in the first half of the XIXth century is characterized by closed ethnic boundaries in the functioning of the Crimean Tatar and Russian languages. Crimean Tatar language in Crimea was used multifunctionally, in all areas inherent in the national language. But by the end of the XIXth century expands the scope of the functioning of the Russian language in the Crimea. At the turn of the XIX-XX centuries some social functions of the Crimean Tatar language extend: national education, literature, periodicals, publishing, and theater. Later Tatar language came on use in the fields of state and local government, the official paperwork, science, and broadcasting. However, in the second half of the XXth century due to the deportation of Crimean Tatars and the repressive policies of the Crimean Tatar language was deliberate sharp narrowing of the social functions of the Crimean Tatar language, which led to devastating consequences in its functional and structural development. During the past 20-30 years the decline in the functioning of the Crimean Tatar language in everyday communication and its exclusion as a means of intra-national and family communication is continuing. Presently, the main task is to find the optimal solution to restore a functional system of the Crimean Tatar language.

Крымскотатарский язык – один из тюркских языков, имеющий многовековую письменную традицию. В настоящий момент со всей остротой стоит вопрос о его сохранении, поскольку для крымскотатарского языка стало характерным значительное ослабление его социальных функций. В докладе приводится описание языковой ситуации в Крыму в диахронном и синхронном аспектах (конец 19 в. - по настоящее время).
Представляются актуальными анализ динамики функционирования крымскотатарского языка, определение тенденций развития языковой ситуации. Важность решения этих вопросов определена необходимостью адекватного описания форм существования и функционирования крымскотатарского языка и формирования рациональной языковой политики.
Ситуация в Крыму до конца 18 в. может характеризоваться как моноязычная. Присоединение Крыма к России в 1783 г. открыло новую страницу в истории крымскотатарского народа и его языка. С этого времени русский язык все шире распространяется в Крыму. Языковая ситуация в первой половине 19 в. характеризуется замкнутым в этнических границах функционированием крымскотатарского и русского языков. При этом крымскотатарский язык на территории Крыма использовался полифункционально, во всех сферах, присущих национальному языку. Однако к концу 19 в. расширяется сфера функционирования в Крыму русского языка.
На рубеже 19-20 вв. несколько расширяются социальные функции крымскотатарского языка: национальное образование, художественная литература, периодическая печать, книгоиздательство, театральное искусство. В дальнейшем крымскотатарский язык стал функционировать в сферах государственного и местного управления, официального делопроизводства, науки, радиовещания. Однако во 2-ой половине 20 в. вследствие депортации крымскотатарского народа и репрессивной политики в отношении крымскотатарского языка произошло целенаправленное резкое сужение общественных функций крымскотатарского языка, что привело к разрушительным последствиям в его функциональном и внутриструктурном развитии.
В последние 20-30 лет продолжается сокращение объемов функционирования крымскотатарского языка в бытовом общении и его вытеснение в качестве средства внутринационального и семейного общения.
В настоящее время главной задачей представляется оптимальное решение проблемы восстановления функциональной системы крымскотатарского языка.

Фразеологическое изображение стихий в поэзии Ф.И. Тютчева
Е.Н. Сычёва
Брянский государственный университет имени академика И.Г. Петровского (Россия)

Phraseological Presentment of the Elements in F.I. Tyutchev's Poetry
E.N. Sychyova
Bryansk State University named after I.G. Petrovsky (Russia)

Учение о четырех элементах послужило теоретической базой алхимии. Еще древние мыслители (Эмпедокл, Платон, Аристотель и др.) начали заниматься разработками в области исследования четырех стихий (воздушной, водной, земной, огненной), составляющих первооснову мира. Традиционно единство четырех стихий изображается пентаграммой, пятый луч которой символизирует Дух. Существует мнение, что человек способен управлять всеми стихиями, кроме духа, представляющего собой так называемую немодулированную энергию [25].
«Антропологизация научной парадигмы в лингвистике проявляется, прежде всего, в переносе акцентов на рядового человека, его обыденное сознание и повседневные практики» [14, 67]. Под влиянием повседневного опыта формируются в качестве социальной доминанты устойчивые модели, складывающиеся из совокупности стереотипов, знаний, представлений. Обыденное сознание характеризуется фиксацией периодических и закономерных связей между жизненными реалиями и отражается идиоматически в народной мудрости [9, 34‑35]. Реализация поэтического замысла автора наиболее лаконично раскрывается в «лексико-фразеологической системе текста, т.к. возникает возможность «реконструировать индивидуальную картину мира писателя и понять характер авторских сентенций» [11, 68]. Фразеологизмы, наряду с паремиями, афоризмами, а также лексемами, свободными словосочетаниями, предложениями и даже текстами, являются средствами вербализации различных концептов, стимулов когнитивных признаков мыслительного процесса [15, 47]. В поэтическом сознании «системные метафорические переходы связывают различные тематические группы лексики», обретают новые смысловые композиции и образуют неразрывные лексические блоки, наделенные связанной, фразеологической, семантикой [17; 3, 3]. «Специфика элокутивного статуса ФЕ» в поэзии Тютчева подчинена единой художественной цели: выразить «мысль рельефно, с большой эмоциональной насыщенностью, сделать речь более разнообразной, живописной, сжатой, легкой, действенной и доходчивой» [11, 11‑12].
Поэзия Ф.И. Тютчева оперирует полисемичной лексемой стихия, обладающей несколькими дефинициями, в основном отражая взгляд древних натурфилософских учений на существующий мир, и называет ‘один из основных элементов природы’ [12, 768]. По замечаниям В. Козырева, «слово «стихия» встречается у Тютчева 10 раз, причем в 6 случаях наблюдается метафорическая связь с водой» [13, 73]. Стихии в поэзии Ф.И. Тютчева проявляются в том числе в его фразеологии. Говоря о фразеологической картине мира автора, подразумеваем широкое понимание данного языкового явления (идиомы, фразеологические сочетания, пословицы, поговорки, крылатые слова, речевые штампы) [6, 359‑360].
Стихия земли в поэтической фразеологии Тютчева функционирует в контексте следующих фразеологических единиц (ФЕ): бог земной, на краю земли, меж небом и землей (на периферии земной и воздушной стихий), с лица земли (земного), мир земной, прирасти к земле, сложить в землю, земной сын, чертеж земной, земной шар, правда земная. Как часть от целого по отношению к земной стихии выступает ФЕ ветвие от древа Аполлона.В основном эти единицы относятся к субстантивному типу, но встречаются и глагольные.
Стихия воды отражается во фразеологизмах: Стиксовы брега (на периферии водной и земной стихий), Британские воды, Нептуновы владенья, Женевские воды, ключевые воды, Средиземные волны, рьяный конь – конь морской, пустыня водяная, пучины сланые, свободная волна – свободная стихия, сонм вод, змей морской.
Все приведенные единицы относятся к субстантивному типу и структурно представляют собой сочетания слов, связанных по принципу согласования, за исключением ФЕ сонм вод (в качестве зависимого компонента – несогласованное определение), связь между элементами которой можно рассматривать как согласование или управление.
Стихия воздуха изображена поэтом посредством ФЕ: небесные власти, на волю неба, горняя высота, небесный дух, приподнять к небу, путь небесный, небесный свод – неба свод – звёздный свод, небесные слуги, тени воздушные, Небесныя храм, Небесный царь, небесный лев, меж небом и землей, небеса родные.
Среди данных единиц выделяются в основном субстантивные (кроме приподнять к небу – глагольный тип), построенные по принципу согласования или управления. ФЕ меж небом и землей сочетает в себе подчинительную и сочинительную связи.
Стихия огня находит проявление в таких единицах фразеологического характера: вулкан перегорелый, с жаром, капли огневые, Гусов костёр, неугасимый костёр, очистительный костёр, божественный огонь, потешные огни.
Данная группа ФЕ принадлежит преимущественно субстантивному типу единиц, полностью согласующихся друг с другом (помимо ФЕ с жаром, синтаксически представляющую собой предложно-падежную словоформу).
Выделяемая, наряду с четырьмя традиционными, пятая стихия (т.н. Дух) у поэта представлена в первую очередь посредством мысли, интерпретируемой как пятый элемент. В поэзии Тютчева, помимо фразеологизма пятая стихия, вычленяются ФЕ, ее изображающие, неслучайно современники поэта «называли его поэтом мысли» [8, 16]: прийти на мысль, стоя у мысли на часах, мыслящий тростник. Напрямую с фразеологическим проявлением стихий в стихотворениях Тютчева связано метафорическое отражение самой природы и Бога, поскольку религиозная тематика является сквозной в творчестве поэта и накладывает отпечаток в том числе на его поэтическую фразеологию: Природа-мать, Отец природы. А одним из «когнитивных признаков концепта «состояние природы» является «стихийность, т.е. осмысление носителями русского языка природных состояний как неподвластных человеческой воле, непредсказуемых» [15, 51]. Данные философские категории тесно соприкасаются с понятием вечности, представляющей собой «цельность, в которой нет промежутков и протяженности и для которой нет будущего, т.к. с ней не может ничего произойти» [7, 74]. О стихиях в поэзии Тютчева говорят в своих научных работах А.Л. Голованевский, к примеру, в статье, посвященной водному и воздушному пространствам на уровне лексико-семантического содержания, В.Ф. Погорельцев, В.Н. Касаткина [5; 13; 8] и др.
Существует множество типологий и классификаций, базирующихся на различных принципах и подходах, с точки зрения формы, структуры, значения, содержания, оформления. Семантико-синтаксические функции, соприкасаясь и взаимодействуя, образуют также основу деления единиц на группы, способную дать целостное представление об изучаемом явлении. Подвергнем все ФЕ, принадлежащие каждой стихии, дифференциации с позиций динамики и статики. Таким разграничением единиц пользуется, например, в своих работах Т.В. Топорова. Динамические единицы характеризуют объект, направление, цель, статические – субъект, локус, инструмент [18, 54].
Фразеологическому изображению земной стихии в поэзии Ф.И. Тютчева посвящена наша статья «Стихия земли в поэтической фразеологии Ф.И. Тютчева» (Вестник Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского, в печати). В настоящей работе резюмируем ранее сказанное и проведем небольшой анализ других элементов природы в поэтико-фразеологической интерпретации Тютчева. Стихия земли представлена пятнадцатью ФЕ, объединенными в группы по семантико-синтаксическому функционалу согласно динамико-статической классификации: земной шар, прирасти к земле, на краю земли, Бог земной, чертеж земной и др. Данные фразеологизмы фиксируются, к примеру, в таких контекстах. Она кичливый взор на шар земной бросает… (Послание Горация к меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду) [20, 49]. …А я здесь в поте и в пыли. Я, царь земли, прирос к земли!.. («С поляны коршун поднялся…», с. 130), данный поэтический текст тематически, композиционно и образно перекликается со стихотворением А.Д. Илличевского «Орел и человек» (1827) [20, 385]. …Былинка с кесарем вступила в состязанье: «Не уступлю тебе, знай это, бог земной…» (В Риме (С французского), с. 231), а в этом стихотворении наблюдаются отсылки к эпизодам романа Ж. де Сталь «Коринна, или Италия» [20, 411]). Тютчевская земля представляется центральным проявлением, а другие природные стихии связаны с ее существованием [8, 20].
Фразеологизмы стихии воды (двенадцать ФЕ) с точки зрения динамического и статического подхода можно классифицировать следующим образом. Среди динамических единиц выделяются только с объектным значением: Британские воды, Нептуновы владенья, Женевские воды, ключевые воды, Средиземные волны, пустыня водяная, пучины сланые, свободная волна – свободная стихия, сонм вод. Направленных и целевых ФЕ не выделяется. Среди статических фразеологизмов в условиях семантически водного пространства размещаются: субъект – рьяный конь, конь морской и инструмент – Стиксовы брега, змей морской. За пределами тютчевской фразеологии, отражающей стихию воды, остался локус. Водяная стихия влечет поэта, уже сама по себе она является динамичным проявлением, это «самая древняя», «живая и гармоничная стихия», «давая жизнь, она же, в конце концов, и погубит Землю» [8, 20].
В условную группу динамических ФЕ со значением объекта входят фразеологизмы, представляющие собой разветвленную синонимическую парадигму. Встречаются полные синонимы-дублеты, а также единицы, вступающие в гиперо-гипонимические отношения. Часто «этнокультурная маркированность фразеологического синонима <…> определяется в результате анализа компонента <…>, представляющего собой фикцию некой географической координаты» [24, 78]. Мини-группа топографических синонимов-фразеологизмов включает три единицы. Британские воды, если обратиться к дефиниции авторского словаря [4, 56, 111], называют «Великобританию» или «моря, омывающие Британию» (Един с Британских вод, другой с Альпийских гор... (Урания, с. 53)). Фразеологизм Средиземные волны в поэзии Тютчева изображает «Средиземное море» [4, 755]. При этом фразеологичность семантики в данном контексте возникает как окказионально-авторская интерпретация действительности (И я заслушивался пенья Великих средиземных волн! («Давно ль, давно ль, о Юг блаженный…», с. 142)). ФЕ Женевские воды поэтично называет «Женевское озеро» [4, 222] (Утихла биза... Легче дышит Лазурный сонм женевских вод… («Утихла биза... Легче дышит…», с. 213)) и фиксируется в контексте стихотворения, созданного в Женеве, где бизой принято называть северный, дующий на Женевское озеро, ветер [20, 406]. Аллегоричное изображение моря выявляется в единице сонм вод со значением по ПСТ «большие водные массы» [4, 744], вычленяемой из того же контекста. Данный фразеологизм входит в синонимический ряд полных дублетов, наряду с ФЕ Нептуновы владенья, пустыня водяная, пучины сланые со значением «море» [4, 111, 714, 939]. Единица Нептуновы владенья (Блажен, стократ блажен, кто может в умиленье, Воззревши на Вождя светил, Текущего почить в Нептуновы владенья, Кто может радостный, сказать себе: «Я жил!» (Послание Горация к меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду, с. 49)) служит поэтичным изображением захода солнца в море [20, 369] и отсылает читателя к древнеримской мифологии. Из данного стихотворения вычленяется ФЕ пучины сланые, представляющая собой архаичный вариант, т.к. обладает в семантической структуре старославянской лексемой сланые – «соленые» (Пусть бурями увитый Нот Пучины сланые крутит и воздымает...). Пустыня водяная функционирует в контексте: Передо мной – пустыня водяная… (Кораблекрушение (Из Гейне), с. 75). Этот поэтический текст представляет собой перевод стихотворения Г. Гейне «Der Schiffbrüchige» (нем. «Потерпевший кораблекрушение») [20, 374].
Родники и подземные воды [4, 111] названы Тютчевым ключевыми водами и наделены в стихотворениях фразеологической семантикой. Данная ФЕ встречается, например, в таких контекстах: И мнит,.. Что слышит ток подземных вод... (Безумие, с. 86), где образ родника неразрывно связан с образом водоискателя, человека, способного распознавать подземные воды [20, 377]. …Они им чуют-слышат воды И в темной глубине земной… (А.А. Фету, с. 208). Приведенные иллюстрации перекликаются друг с другом в поэтическом мире Тютчева [20, 405].
К данному синонимическому ряду примыкают фразеологизмы свободная волнаи свободная стихия, обладающие дополнительной информативностью, заложенной в общей семантике «о море», т.к. в данном случае в стихотворном тексте кроется подтекст о непререкаемом владении Россией Черным морем, «о расторжении одной из статей Парижского договора 1856 г., ограничивающей право России на Черное море» [4, 679]: И нам завещанное море Опять свободною волной, О кратком позабыв позоре, Лобзает берег свой родной (<А.М. Горчакову>, с. 257). Стихотворение посвящено обнародованию декларации А.М. Горчакова «о расторжении 14-й статьи Парижского мирного договора 1856 г., ограничивавшей права России на Черное море» [20, 417]. И вот: свободная стихия, – Сказал бы наш поэт родной, – Шумишь ты, как во дни былые, И катишь волны голубые, И блещешь гордою красой!.. (Черное море, с. 259). Последние две строчки данной иллюстрации представляют собой цитату из стихотворения А.С. Пушкина «К морю» [20, 418].
Дополнением к рассмотренным динамико-объектным единицам являются синонимы-дублеты рьяный конь и конь морской, обозначающие волну [4, 302]. Они представляют собой гипонимы по отношению к предыдущим ФЕ, гиперонимам, т.е. обладают видовыми значениями, в какой-то мере зависящими от родового значения приведенных выше единиц (О рьяный конь, о конь морской, С бледно-зеленой гривой, То смирный-ласково-ручной, То бешено-игривый! (Конь морской, с. 107)). Образ волны, подобной «морскому коню», видимо, создан по аналогии с образом из «Паломничества Чайльд Гарольда» Байрона [20, 381]. Данные фразеологизмы, в отличие от предыдущих, относятся к статическим ФЕ со значение субъекта.
В качестве так называемого инструмента среди статических ФЕ выступают следующие единицы. Фразеологизм Стиксовы брега в поэтическом мире Тютчева является мифологическим топонимом. Эта ФЕ квалифицируется как пограничная, принадлежащая и земной, и водной стихиям. При обращении к лексикографическим источникам выясняется, что данный фразеологизм по ПСТ имеет дефиницию «подземное царство Аида, где протекает река Стикс» [4, 946] и функционирует, к примеру, в таком контексте: …Но, родины спаситель, Сниду весел к Стиксовым брегам… (Гектор и Андромаха (Из Шиллера), с. 59). Змей морской изображает пароход [4, 255, 377] и фиксируется в контексте стихотворения «По равнине вод лазурной…» (с. 156): По равнине вод лазурной Шли мы верною стезей, – Огнедышащий и бурный Уносил нас змей морской.
Вода нередко выступает в образно-мифологическом сознании и в реально-бытовой повседневности эквивалентом бытия. «В мифологии самых разных народов вода наделяется сакральным статусом, в рамках мифологических представлений принято говорить о спасательной, оберегающей и омолаживающей функциях воды», но она нередко соотносится с негативными ассоциациями, выступая источником зла [2, 33].
Воздушная стихия, по Тютчеву, самая легкая и чистая, «как река, опоясывает землю и является условием жизни», но и она может быть грозной, например, во время бури [8, 20‑21]. Стихию воздуха Тютчев изображает в основном посредством единиц, фразеологически называющих небо (четырнадцать ФЕ). Среди них к динамическим фразеологизмам со значением объекта относятся горняя высота, небесный свод – неба свод – звёздный свод, Небесныя храм, небесный лев, небеса родные; со значением направления – на волю неба, приподнять к небу, путь небесный.
Статика представлена субъектом – небесные власти, небесный дух, небесные слуги, тени воздушные, Небесный царь и локусом – меж небом и землей (ФЕ пограничного характера – совмещение свойств воздушной и земной стихий).
Обладая общим значением динамического объекта, ФЕ горняя высота у Тютчева является аллюзией к «выражению, упоминаемому в евангелии от Матфея (5.14) [20, 415]. Горная страна (СЦРЯ)» [4, 142] и проявляет свою фразеологическую семантику, например, в таких контекстах: «Не утаится Град от зрения людского, Стоя на горней высоте!» (11-е мая 1869, с. 244). Так солнце, с горней высоты… (Любезному папеньке! с. 267). Последний текст написан по случаю дня рождения отца, Ивана Николаевича Тютчева (1768‑1846) [20, 419].
По сути, единицы внутри одной семантико-синтаксической группы в большинстве своем являются синонимами. Но и среди фразеологических конструкций наблюдается некая иерархия или параллелизм. Одни ФЕ вступают в гиперо-гипонимические отношения, другие образуют синонимические ряды, параллельные другим синонимическим парадигмам в данном типе фразеологизмов. В ряде случаев «на статус выражения как словосочетания или свободного сочетания слов оказывает существенное влияние орфографическая традиция» [22, 7‑8].
Синонимические фразеологизмы небесный свод, неба свод, звездный свод [4, 679] обладают как фразеологической семантикой, так и прямой номинацией, большая часть смысловой нагрузки лежит на зависимом компоненте, в то время как синтаксически главный элемент данной фразеологической структуры (аналогичный для всех трех синонимов) является носителем метафоричности и образности (Уж звезды светлые взошли И тяготеющий над нами Небесный свод приподняли Своими влажными главами (Летний вечер, с. 79). Небесный свод, горящий славой звездной, Таинственно глядит из глубины… (Сны, с. 82). Ты знаешь край, где мирт и лавр растет, Глубок и чист лазурный неба свод… ((Из Гёте), с. 180). …И кто живет под звездным сводом? (Вопросы (Из Гейне), с. 75). Наблюдается отсылка к факту составления первой в истории карты звездного неба, созданной халдейскими звездочетами, жителями древнего населения Месопотамии [20, 374]. …Сводом легким и прекрасным Светит небо надо мной («Вновь твои я вижу очи…», с. 157). Мы видим: с голубого своду Нездешним светом веет нам,.. (Е.Н. Анненковой, с. 202)).
Фразеологическая отсылка к одному из семи чудес света, «знаменитому маяку на острове Фарос», расположенному недалеко от Александрии [4, 411], проявляется в ФЕ Небесныя храм (Как Фарос для душ и умов освященных, Высоко воздвигнут Небесныя храм… (Урания, с. 51)). Архаичная форма синтаксически зависимого компонента данной единицы (ее флективная особенность) дополняет общую семантику коннотациями, присущими возвышенной речи.
Фразеологическое название «созвездия Льва» [4, 322, 411] в поэтической интерпретации Тютчева реализуется в ФЕ небесный лев (Уже небесный лев тяжелою стопою В пределах зноя стал… (Послание Горация к меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду, с. 48)).
В противоположность космическим объектам сквозь призму небесной, воздушной стихии изображена родина в тютчевской поэзии. В ФЕ небеса родныереализуется семантика «родина, Россия» по ПСТ [4, 647] (Для мира дольнего отрада, Они – краса небес родных... («Есть много мелких, безымянных…», с. 201)). Интеграция и дифференциация семантических фразеологизмов-антонимов (с определенных точек зрения) подчинены главным образом цели создания экспрессивности, «поскольку для выражения чисто денотативного плана существуют другие языковые средства» [10, 147].
Воздушная динамика находит проявление в поэтической фразеологии Тютчева в ФЕ со значением направления. Фразеологизм на волю неба имеет значение «отойти от земных забот» [4, 120], фиксируется, например, в таком тютчевском контексте: На волю неба предалась она (Итальянская villa, с. 141). Небо изображено в качестве высшей инстанции, обладающей правом судить. Эта коннотация присуща также ФЕ приподнять к небу («взять на небо, уйти из жизни» [4, 587]): …Но сильная К нему рука спустилась – И к небу, милосердая, его приподняла! (<Из «Пятого мая» Мандзони>, с. 102). Единицы данной группы ФЕ гармонично сосуществуют в контексте тютчевской фразеологии и вне его в качестве оригинального языкового явления, а семантика каждой из них вытекает из значения другой или дополняет ее. Фразеологизм путь небесный со значением «то, что предназначено свыше» [4, 612] является своеобразным итогом смысловых переплетений двух других единиц (Сие-то высшее сознанье Вело наш доблестный народ – Путей небесных оправданье Он смело на себя берет («Как дочь родную на закланье…», с. 120)). Данный поэтический текст возник как реакция на взятие Варшавы 25 августа 1831 г. русскими и развернувшуюся в связи с этим в европейской печати антирусскую кампанию [20, 383].
Статический субъект в поэтической фразеологии Тютчева воздушной стихии характеризуется ФЕ с единым синтаксически зависимым компонентом, в семантике которого заключено основное стихийное значение, наделен религиозными коннотациями и поэтично изображает представителей божественной воли в противопоставление демоническим проявлениям. Отправной точкой среди единиц данной тематики является фразеологизм Небесный царь («Бог, Иисус Христос» [4, 411, 881‑882]), к примеру, в таких поэтических контекстах: Небесный царь благослови Твои благие начинанья… (Epitre à l’Apôtre. От Русского, по прочтении отрывков из лекций г-на Мискиевича, с. 149). …Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь небесный Исходил, благословляя («Эти бедные селенья…», с. 191). Во втором контексте ко всему прочему иносказательно изображена крепостная Россия.
Но в стихотворениях Тютчева, наряду с единобожием, возникают поэтические (и непосредственно фразеологические) контексты, отсылающие к греко-римской мифологии, а иногда – к язычеству. Так, «Боги» [4, 107] названы небесными властями в поэтическом контексте «Кто с хлебом слез своих не ел, …Тот незнаком с небесными властями (<Из «Вильгельма Мейстера» Гёте>, с. 92).
Иерархическую лестницу в нисходящем направлении продолжает небесный дух, выступающий прототипом, как отмечает ПСТ, «нечистому, злосчастному духу» [4, 206] (…Небесный дух сей край чудес обходит… (Байрон. Отрывок <Из Цедлица>, с. 97)). Далее следуют небесные слуги как «служители культа» [4, 411]. Данная ФЕ реализуется, например, в стихотворении «Императору Александру II» (с. 277‑278): …Склоняющего слух Не только к светлым легионам Избранников своих, небесных слуг, Но и к отдельным одиноким стонам Существ, затерянных на сей земле…Данное стихотворение написано в связи с запланированным и несостоявшимся посещением больного поэта Александром II [20, 421].
Фразеологизация поэтического контекста у Тютчева происходит при возникновении ФЕ тени воздушные, трактующейся по ПСТ как «возникающие в сознании образы несуществовавших или ушедших из сего мира людей [4, 803] (И, лишь создаст воображенье виды Существ неведомых, поэта жезл Их претворяет в лица и дает Теням воздушным местность и названье! (Из Шекспира, с. 93)). Данный фразеологизм замыкает иерархическую лестницу так называемых небесно-воздушных субъектов.
Статика внутри фразеологической стихии воздуха в поэтическом мире Тютчева проявляется в одной единице со значением локуса, расположенной на периферии воздушной и земной стихий – меж небом и землей в значении по ПСТ «очень высоко» [4, 413]; в ФСРЯ – «между небом и землей. 1. Без жилья, без крова, без пристанища (жить, пребывать, обитать и т.п.). 2. В неопределенном положении, состоянии (быть, находиться и т.п.)» [23, 272]; в СТСРИ между небом и землей (оказаться)фиксируется в значении неопределенности, неуверенности, ненадежности [16, 18]) (о данной ФЕ говорилось в указанной выше статье, посвященной земной стихии в поэтической фразеологии Ф.И. Тютчева). Усеченная форма предлога носит архаичный характер и подчинена цели, присущей всем единицам данной группы, - достижение эффекта возвышенности и патетичности высказывания.Фразеологизм фиксируется в таком контексте: …Стоять на высоте и замыкать созданье, На высоте – один – меж небом и землей И видеть целый мир в уступах под собой… (Из «Эрнани» <Гюго>, с. 109).
Противопоставлен воде огонь, являющийся для Земли также и полезным, и опасным, его родина – небо, когда воды рождаются в глубине Земли [8, 20].Фразеологическое изображение огненной стихии (всего восемь ФЕ) в поэтическом мире Тютчева представлено в основном динамическими объектными фразеологизмами – капли огневые, потешные огни, божественный огонь, Гусов костёр, неугасимый костёр, очистительный костёр. Значение цели реализуется в ФЕ с жаром. А статический субъект представлен единицей вулкан перегорелый.
ФЕ капли огневые в качестве объекта, выразителя динамических свойств с позиций семантико-синтаксической характеристики, построена по принципу оксюморона, соединяя две противоположные стихии – водную и огненную. Формально относясь к стихии огня, данный фразеологизм с точки зрения плана содержания характеризует «слёзы» [4, 291], являющиеся своеобразной частью стихии воды (Небесный луч играет в них И, преломляясь о капли огневые, Рисует радуги живые…(Слезы, с. 66). И по младенческим ланитам Струились капли огневые… («Восток белел. Ладья катилась…», с. 122). Предположительно, второе стихотворение написано в 1833‑1834 гг., в первые годы увлечения Э. Пфеффель [20, 384].
Атрибутивность человеческого существования, в данном случае – праздника, выражена посредством ФЕ потешные огни, обозначая фейерверк [20, 558]: Но когда наступит сумрак, Дым сольется с темнотой, Он потешными огнями Весь осветит лагерь свой (Пожары, с. 238). Впечатление от зрелища лесных пожаров под Петербургом в 1868 г. отразилось в этом лирическом произведении [20, 414].
Абстрактное проявление огненной стихии в поэтической фразеологии Тютчева реализуется в ФЕ божественный огонь как «редкий дар восприятия природы, всего окружающего» [20, 459] (Но, ах! не нам его судили; Мы в небе скоро устаем, – И не дано ничтожной пыли Дышать божественным огнем (Проблеск, с. 71)).
Указание на мифологическую птицу Феникс, «сгорающую на костре и возрождающуюся из его пепла» [20, 304], согласно легенде символизирующую солнце, бессмертие, возрождение, заключено в тютчевском фразеологизме очистительный костёр (…Ты пал, орел одноплеменный, На очистительный костер! («Как дочь родную на закланье…, с. 120)). В этом случае наблюдается политическая подоплека, т.к. на гербе Польши главную часть занимает орел [20, 383].
В данной группе ФЕ фиксируются два контекстуальных синонима-дублета неугасимый костёр и Гусов костёр как изображение «костра, на котором был сожжен Ян Гус» [4, 432, 932]. (Примите Чашу! Вам звездой В ночи судеб она светила… О, вспомните, …И что в костре неугасимом Она для вас обретена (Чехам от московских славян, с. 246). Данный текст был посвящен 500-летию со дня рождения чешского проповедника-реформатора Яна Гуса (1369‑1415), который был приговорен католической церковью к сожжению на костре по обвинению в ереси [20, 415] (...На Гусовом костре неугасимом Расплавь ее последнее звено (Гус на костре, с. 254)).
В качестве цели среди динамических фразеологизмов рассматривается ФЕ с жаром, представленная в ПСТ в двух значениях: «1. Горячо, с увлечением (Он кубок взял и осушил И слово молвил с жаром… (Певец (Из Гёте), с. 90)). 2. Разгоряченно, бурно» (…Та злая жизнь, с ее мятежным жаром, Через порог заветный перешла? (Итальянская villa, с. 142) [4, 220]. В СТСРИ данный фразеологизм встречается в качестве «интенсификатора общего характера» [16, 14], характеризующего конкретные свойства.
Статика среди ФЕ огненной стихии выражается в одной единице со значением субъекта – вулкан перегорелый. Так Тютчев фразеологично говорит «о поэте Байроне, чья жизнь и творчество подобны огнедышащему вулкану, закончившему извержение» [4, 137, 509] (Он стихнул днесь, вулкан перегорелый (Байрон. Отрывок <Из Цедлица>, с. 99)). Устаревшая лексема днесь употреблена в значении «теперь» [20, 378].
При обозначении так называемого пятого элемента, или стихии мысли, в поэтической фразеологии Ф.И. Тютчева функционируют четыре фразеологизма. Динамика наблюдается в объекте (пятая стихия), направлении (прийти на мысль), цели (стоя у мысли на часах). Статика представлена субъектом – мыслящий тростник.
Динамический объект в ФЕ пятая стихия в значении по ПСТ «воздушный океан» [4, 616] перекликается с воздушной, а также водной стихиями. Семантика данного фразеологизма являет собой совокупность свойств разных стихий, указывая на их неразрывные связи и непрерывное взаимодействие (Здесь дым один, как пятая стихия... (Дым, с. 232)). Стихотворение с рассматриваемой ФЕ возникло как реакция на появление романа И.С. Тургенева «Дым» [20, 412].
Направление пятого элемента, или, как обозначено, Духа, усматривается в единице прийти на мысль в значении «задумать, решить что-либо» [4, 389]: Тебе, болящая в далекой стороне, Болящему и страждущему мне Пришло на мысль отправить этот стих,.. (<Е.С. Шеншиной>, с. 272). Данный фразеологизм, помимо авторского словаря, помещен в узуальном и наделен вариантами употребления, например, в ФСРЯ: Приходить (прийти) на ум (на мысль, на разум) кому. «1. Возникать, появляться в сознании кого-либо. 2. Думаться, представляться, доходить до сознания кого-либо. 3. Хотеть, желать, намереваться и т.п.» [23, 359‑360].
О работе цензора [4, 889] Тютчев говорит, используя вариативный узуальный фразеологизм с расширенным лексемным составом и дополнениями в семантике – стоять у мысли на часах. Данная ФЕ может быть усечена на один компонент, предложно-падежную словоформу (стоять на часах), и иметь значение по ПСТ «охранять что-либо» (Веленью высшему покорны, У мысли стоя на часах, Не очень были мы задорны, Хотя и с штуцером в руках («Веленью высшему покорны…», с. 256)». Штуцер, представляя собой вид оружия, в приведенном контексте намекает на цензурную бдительность [20, 417]. По мнению А.И. Федорова, «преобладание экспрессивно-коннотативных сведений в семантике фразеологизмов определяет и их функцию в речи» [21, 111]. ФЕ стоять на часах в значении «находиться в карауле» [23, 460], близком к тютчевскому значению, фиксируется в ФСРЯ. Вариативность употребление и обрастание новыми смыслами возникает благодаря тому, что «каждая языковая ФЕ представляет собой своеобразную смысловую схему, структурно-семантическую модель, наполняющуюся в разных текстах индивидуализированным смысловым содержанием <…> Ядром подобной структурно-семантической модели является фразеологический инвариант, составляющими элементами – узуальные варианты, окказиональные трансформы» [19, 135].
Субъект, проявляя статическую семантику во фразеологизмах данной стихии в поэзии Ф.И. Тютчева, отображен в ФЕ мыслящий тростник, являющейся «образом, восходящим к афоризму Б. Паскаля, французского философа, писателя, математика: «Человек не более как самая слабая тростинка в природе, но эта тростинка мыслящая» [20, 408; 4, 389, 826] (И отчего же в общем хоре Душа не то поет, что море, И ропщет мыслящий тростник? («Певучесть есть в морских волнах…», с. 220)).
Схематичный обзор фразеологического пространства в поэзии Ф.И. Тютчева, отведенного стихиям, открывает новые перспективы исследования, намечает креативные подходы и принципы для подробного анализа авторского поэтического идиолекта.

Литература

• Алёшечкина Ю.В., Пекарская И.В. Фразеологическая единица в художественном дискурсе: к проблеме элокутивного статуса // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 6 (17) 2012. С. 11‑15.
• Арзамазов А.А. Образы водной стихии в поэзии П. Захарова: вода – слеза - родник – море – дождь // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 7 (18) 2012. Ч. 1. С. 33‑38.
• Березович Е.Л. Метафорические значения терминов родства в славянских языках // Известия РАН. Серия литературы и языка. № 3, 2011. Т. 70. С. 3‑12.
• Голованевский А.Л. Поэтический словарь Ф.И. Тютчева. Брянск: РИО БГУ, 2009. 962 с. (ПСТ).
• Голованевский А.Л. Место человека и природы в водной и воздушной стихии Тютчева / Ученые записки Курского госуниверситета. Электронный научный журнал. № 3 (23) 2012. Ч. 2.
• Современный русский язык: Теория. Анализ языковых единиц: Учеб. для студ. высш. учеб. заведений: В 2 ч. – Ч. 1: Фонетика и орфоэпия. Графика и орфография. Лексикология. Фразеология. Лексикография. Морфемика. Словообразование / Е.И. Диброва, Л.Л. Касаткин, Н.А. Николина, И.И. Щеболева; Под ред. Е.И. Дибровой. М.: Издательский центр «Академия», 2001.
• Казакова И.Б. Природа между временем и вечностью в творчестве Новалиса // Вопросы филологии (научный журнал). № 1 (34) 2010. С. 73‑82.
• Касаткина В.Н. Поэтическое мировоззрение Тютчева. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1969.
• Козько Н.А. Паремии как проявление обыденного сознания // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 3 (14) 2012. С. 34‑37.
• Кунин А.В. Фразеологическая вариативность и структурная синонимия в современном английском языке // Проблемы фразеологии и задачи ее изучения в высшей и средней школе. Вологда: Северо-Западное книжное издательство, 1967. С. 146‑153.
• Ломакина О.В. Фразеологизмы и пословицы как смысловые доминанты художественного текста (на материале произведений Л.Н. Толстого) // Вопросы филологии (научный журнал). № 2 (38) 2011. С. 67‑72.
• Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова. М.: «А ТЕПМ», 2004. (СОШ).
• Погорельцев В.Ф. Психология творчества Ф.И. Тютчева: Книга для учителя. Брянск, 2009.
• Савенкова Л.Б. Русская паремиология: семантический и лингвокультурологический аспект. Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 2002.
• Селеменева О.А. Реализация концепта «Состояние природы» средствами синтаксиса русского языка // Филологические науки . № 2. 2011. С. 47‑56.
• Словарь-тезаурус современной русской идиоматики: около 8000 идиом современного русского языка / Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова РАН; А.Н. Баранов, Д.О. Добровольский, К.Л. Киселева [и др.]; под редакцией А.Н. Баранова, Д.О. Добровольского. М.: Мир энциклопедий Аванта +, 2007. (СТСРИ).
• Толстая С.М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008.
• Топорова Т.В. Эпическое слово: обозначение земли в русских былинах // Вопросы филологии (научный журнал). № 2 (38) 2011. С. 52‑55.
• Третьякова И.Ю. Преобразовательный потенциал фразеологических единиц // Семантика языковых единиц: Доклады V Международной конференции / Министерство образования Российской Федерации. Московский государственный открытый педагогический университет. Т. I. М., 1996. С. 159‑161.
• Тютчев Ф.И. Полное собрание стихотворений. Вступительная статья Н.Я. Берковского; Сост., подгот. текста и примеч. А.А. Николаева. Л.: Советский писатель, 1987. (Весь иллюстративный материал приводится по данному изданию с указанием названия стихотворения и страницы).
• Федоров А.И. Образная речь. Новосибирск: Наука, 1985.
• Фразеологический объяснительный словарь русского языка / Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова РАН; Баранов А.Н., Вознесенская М.М., Добровольский Д.О. и др.; под редакцией А.Н. Баранова и Д.О. Добровольского. М.: Эксмо, 2009. (ФОСРЯ).
• Фразеологический словарь русского языка: Свыше 4000 словарных статей / Л.А. Войнова, В.П. Жуков, А.И. Молотков, А.И. Федоров / Под ред. А.И. Молоткова. М.: Рус. яз., 1986. (ФСРЯ).
• Хохлина М.Л. «Свое» и «Чужое» в аспекте фразеологической синонимии / Фразеология: вчера, сегодня, завтра: Межвуз. сб. науч. тр. в честь 70-летия д-ра филол. наук, профессора В. Т. Бондаренко. Тула, 2011. С. 77‑80.
• URL:http://ru.wikipedia.org/wiki/

Языковые особенности прагматонимов в составе гастрономического дискурса
И.И. Файзуллина
Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы (Россия)

Language Features of Pragmatonyms in the Gastronomic Discourse
I.I. Faizullina
Bashkir State Pedagogical University named after M. Akmulla (Russia)

Summary. This article deals with the problem of gastronomic discourse, and its component units which are pragmatonyms in particular. This kind of homonyms contributes to the formation of the cognitive model of the world of a modern human, and also functioning actively in a multiethnic city expands linguistic consciousness of citizens.

Гастрономический дискурс, выступающий в качестве сложной многоаспектной структуры, предстаёт как процесс коммуникативно-прагматической повседневной деятельности человека. По мнению исследователей, в современном обществе представления о пище, еде образуют когнитивную систему этноориентированных ценностных и культурных доминант, связанных между собой общей идей глюттонии, т.е. потребления и поддержания жизни человека. Основными признаками этого дискурса следует считать национально-специфическую и личностную направленность, а также организацию языка в виде особой знаковой системы, включающей символы национальной культуры, гендерные, социальные, религиозные и пр. характеристики.
Характерным явлением гастрономического дискурса многонациональной Уфы  являются прагматонимы регионального характера, включающие русские, тюркские и иные единицы, обозначающие 1) географические наименования: водка Башкирия, торт Башкортостан; водка Белебеевская, Стерлитамакская, торт Уфа,колбаса Баймакская (от названий городов);водка Ермолаевская, колбаса Раевская (от названия сел), водка Селеук, Уфимка, торт Караидель (от названий рек); бальзам Иремель, пиво Седой Урал, Шихан (от названий горных вершин); 2) имена и фамилии исторических личностей, деятелей культуры и искусства, основателей спиртоводочных заводов:  водка Салават Юлаев, Федор Шаляпин. Шоттовская, Деевская; 3) национальное своеобразие, колорит, культуру Республики Башкортостан: водка Сабантуй, Курай, Дикий мед; 4) достопримечательности столицы Республики Башкортостан: водка Гостиный Двор, Гостинка, Президент Отель.
Нередко для  формирования национального колорита используются собственно башкирские наименования: торт Байрам ‘праздник’, Бахет ‘счастье’, хлеб Идель ‘река’, Юлдаш ‘спутник’, пряники Шатлык ‘радость’.
В условиях современной глобализации наблюдается активный процесс проникновения онимических единиц из различных языков. В настоящее время все больше возрастает влияние на русскую пищевую культуру японской национальной кухни, для которой важнейшим архетипом выступают традиционные блюда суши и роллы. Их номинация богата и разнообразна, поэтому выделяются прагматонимы, образованные от: 1) названий городов Японии: Мидори, Сайгон, Токио; 2) мужских и женских имен: Киоши, Мицуки, Мисаки; 3) названий различных государств: Аргентина, Исландия, Колумбия, Мадагаскар, Мальдивы, Мексика; 4) названий городов:  Калькутта, Рио-де-Жанейро, Самара, Филадельфия. Данное предпочтение в номинации блюд объясняется большим успехом японской кухни в мировом масштабе.
Таким образом, современная глобализация и культура народа неотделимы от языка. Все, что происходит с народом, все, что он создает в процессе своей жизни, так или иначе отражается в языке, формируя особенности национальной языковой картины мира.

Функции диалога в художественном тексте
Г.Г. Хисамова
Башкирский государственный университет (Уфа, Россия)

The functions of the dialogue in a fiction text
G.G. Khisamova
Bashkir State University (Ufa, Russia)

Summary. A literary dialogue is an open system, which is movable. The report is devoted to revealing the functions of the dialogue in a fiction text.

Диалог как основная и естественная форма общения представляет собой динамическую структуру, которая определяется прежде всего его коммуникативной сущностью. Описание динамической структуры  диалога в художественном тексте предполагает прежде всего определение особенностей его функционирования.
Одним из крупнейших мастеров художественного отображения и осмысления межличностного общения является В.М. Шукшин. В его произведениях глубоко и правдиво раскрывается своеобразие характера русского человека. Диалог является наиболее распространенной формой общения литературных героев В.М.Шукшина и имеет в структуре рассказов писателя неизмеримо больший удельный вес, занимая почти все пространство рассказов («Сны матери», «Вянет, пропадает», «Демагоги», «Экзамен», «В профиль и анфас» и др.). Он выполняет следующие функции: 1) эстетико-коммуникативную; 2) сюжетообразующую; 3) характерологическую; 4) оценочную. Данные функции взаимосвязаны и взаимообусловлены. Их невозможно описывать изолированно друг от друга.
Установка на объективное изображение действительности приводит писателя к тому, что он  выражает себя преимущественно через диалоги персонажей, а это способствует объективации повествования: устраняется субъективность рассказчика, доминирует точка зрения и слово героя.  Диалог в этом  случае обладает высокой степенью информативности: он движет действие, развивает сюжет, выявляет взаимоотношение персонажей, определяя их линию поведения.
Проверка характеров шукшинских героев осуществляется также через диалог, поэтому особое значение имеет характерологическая функция, которая отмечается в качестве существенной черты стилистики прозы писателя. В произведениях писателя данную функцию выполняет прием «речевой маски», традиционно понимаемой в качестве характеристики внешнего своеобразия речи вне зависимости от содержания и отражающей индивидуальные особенности речевого поведения автора и персонажа (Г.О. Винокур).
Произведения В.М.Шукшина насыщены скоморошеством, лицедейством. Диалог является способом раскрытия «речевой маски», представляющей персонаж как творческую личность. Вранье Броньки Пупкова («Миль пардон, мадам!») - не что иное, как маска, связанная с желанием самоутверждаться, сделаться ярче, заметнее. Глеб Капустин («Срезал») как бы «надевает» на себя три маски («любознательный провинциал», «демагог», «агрессивный идиот»), способствующие созданию драматической напряженности художественного текста.
Диалог в шукшинских рассказах выполняет оценочную функцию, представляя точки зрения автора, персонажей, выявляя их сходство и различие. Оценки автора и действующих лиц (односельчан) главного героя рассказа «Вечно недовольный Яковлев» совпадают: для них Яковлев – злой, конфликтный человек, а  оценки главного героя рассказа «Даешь сердце!» Андрея Козулина противоположные. Для персонажей рассказа (председателя сельсовета, участкового, односельчан) Козулин «ненормальный», оценка же Козулина автором положительная.
Описанные выше функции взаимосвязаны и взаимообусловлены. Следовательно, диалог в художественном тексте полифункционален.